class="p1">Глянула на них старуха, усмехнулась во весь рот и заговорила. Тут Ивану с отцом жутковато стало, зубы у старухи были белые, крепкие, не у всякого молодого такие увидишь, и похожи на звериные – заострённые.

– Давно сидите-то?

– Да с час уже, наверное.

– Ну ладно, выпущу вас, лезьте сюда.

Полезли Иван с отцом снова на бурелом и что за чудо? Как ни в чём бывало перелезли они через деревья и спрыгнули на траву с той стороны. Только что такое? Сидели они на поляне не больше часа, день был на дворе, а с этой стороны – ночь уже! Стоят они поражённые, молчат.

А старуха посмеивается:

– Али благодарить не научили вас?

– Спасибо, бабушка, – отвечают они, – Пойдём мы домой.

– Пойдёте, коль разрешу, – отвечает, – А пока помогите-ка и вы мне. Вон мешок лежит, видите? Надобно мне его до дому донести, тут недалёко.

И зыркнула на них глазами, а глаза-то у неё будто мёртвые – белые, нечеловеческие. Мурашки по коже у них побежали, а старуха пошла вперёд по тропинке, у Ивана с отцом ноги будто сами за ней пошли, как зачарованные, отец мешок на плечи взвалил, на который старуха указала.

Идут-идут, вот впереди поляна снова, и стоит на той поляне изба, высокая, в окошке тускло огонёк горит, будто свеча мерцает. Смотрит Иван, а изба на пнях корявых, как на лапах. К крыльцу ступени ведут. Занёс Иванов отец мешок и на пол в сенцах положил. А мешок тяжёлый, всё плечо оттянул, что там было неизвестно.

– Ну вот теперь можете и домой идти, – говорит им старуха, – Да в эти места больше не ходите, второй раз не отпущу.

И захохотала во весь рот, а зубы блестят в лунном свете, до того белые, аж жуть берёт.

Поспешили Иван с отцом убраться оттуда поскорее, путь-то они приметили, вот идут, добрались снова до той поляны, огороженной буреломом, дальше пошли, потихоньку вышли снова на свою тропу с зарубками, да только тут опять чудеса пошли – идут по зарубкам вроде, а чуют – не те это места, не та дорога!

Что делать? Решили до утра ждать. Чуть только рассвело, смотрят они – так ведь всю ночь почти на выходе из леса просидели. Вон она деревня-то – средь деревьев уже видна, под пригорком! Припустили они домой, а там родные уже не знают что и думать, в слезах, решили было, что Ивана с отцом звери дикие разорвали.

Ну а спустя какое-то время рассказал эту историю Иванов отец старожилу одному, деду Авдею, тот выслушал и говорит:

– Повезло вам, что она вас отпустила. Это ж Ягая Баба была, Лесная Баба, то бишь. Сколь ей лет, никто не знает, я ещё ребёнком с ней встречался однажды, да и тогда она уже старухой древней была. А поляна та тоже её угодья.

Ведьмина поляна это, с неё ходу нет, ежели хозяйка сама вас не отпустит. На поляну ту нечисть слетается в полнолунье на шабаш. Ничто живое там не растёт, ни трава, ни букашки, ни птицы не поют. Время там остановилось, мёртвое то место. Да и Ягая Баба сама мёртвая, я так думаю. Неживое это существо. Раньше-то бывало много людей пропадало в нашем лесу. Повезло вам, что живы остались, – добавил дед Авдей.

– Такие вот чудеса на свете бывают, сказки-то ведь не с неба взяты, это всё мудрость народная да опыт, – закончил дед Семён свой рассказ.

Нехорошее кладбище

– Раньше не хоронили самоубивц да колдунов на кладбище, рядом с теми, кто доброй смертью умер, – сказала баба Уля, сматывая шерстяную нитку с веретена в клубок, – Было для них специальное место. А нынче нет такого правила, все рядом лежат. А ведь нехорошо это. У таких и после смерти ведь нет покоя душе.

Вчера схоронили деревенского мужика Юрку, лет пятидесяти. Был он пьяницей, много лет уже пил беспробудно, жена от него давно уже ушла, в город уехала, а он так и жил тут, в деревне. Местные бабки жалели его бывало, еды давали, то попросят дров наколоть, то снег зимой прибрать у двора, а за работу угощали салом, яйцами, картошкой. Бабки, знамо дело, народ сердобольный, жалеют. Да и Юрка от работы не отказывался. Вот только откуда денег на водку доставал – удивительно, ведь не работал нигде, зарплату не получал, пенсию тоже ещё рано было.

Некоторые в деревне даже говорили, мол, это черти сами ему деньжат подкидывают, чтобы пить не прекращал, и из их лап не уходил. Да много-то не дают, ровно столько, чтобы на один раз хватило, а после мучают, чтобы человек в похмелье с ума сходить начал, да на всё был готов ради ста грамм. А после, в один момент – раз – и прекращают деньги-то приносить. Да ещё и в ухо шепчут, и морок насылают, видения всякие страшные. И лезет человек в петлю от отчаяния и безысходности. Кто его знает, может и правда люди-то говорят…

– Бабуль, – шёпотом спросила Катя, – А где же раньше их хоронили? Ну, таких вот людей…

– Где-то принято было их за оградой кладбищенской хоронить, а вот в нашей деревне особое место было. В лесу оно. Подальше от живых людей спрятано. Да и не только с нашей деревни там хоронили, а и из окрестных тоже.

Началось всё давно, ещё до нас. Сказывали старики, что колдуна одного там похоронили, а после уже и остальных стали. Над такими людьми батюшка молитвы не читает, не отпевают их, поскольку сами они ещё при жизни от Бога отказались, нечистому стали служить. Везли туда гроб на лошади, а потом уж на руках несли до места, там уже дальше не проехать, кустарники да деревья, лес всё-таки кругом. Да и креста не ставили поначалу, камень клали сверху на могилу, на нём выбивали имя, кто там лежит. А после одного случая начали крест ставить.

– Что за случай, бабуля? Расскажи, – попросила Катя.

– Случилось это при наших бабушках ещё. Они моей матери сказывали, а она мне. Жил в деревне мужик один, занимался делами нехорошими, ворожил, умел многое, только не доброе всё, насылал на людей болезни да мор на скотину. А тронуть его боялись люди, так и жили, спасались молитвами да старались не связываться с ним, в споры не вступать.

В день, когда он помер, все вздохнули с облегчением. В тот же час, как тело его нашли в избе, поклали его в гроб, да поехали на телеге в лес. Ох, и намаялись мужики по дороге. Лошадь идти-то не желает, на дыбы встаёт. А в одном месте, как взбесилась, понесла по бездорожью, гроб-то с телеги и навернулся оземь. Лошадь еле уняли.

Подбежали мужики, стали колдуна в гроб класть, а у того глаза открыты и смотрит он на всех страшно так. Жуть взяла мужиков, крестятся они, а дело-то делать надо, куда деваться. Так и понесли они на руках гроб с его телом. Похоронили, камень положили сверху.

А как три дня прошло, стали в деревне невесть что твориться. У одних корова околела, да так странно, вся обескровленная в хлеву лежит, наутро наши её хозяева. У других собаку дворовую также нашли бездыханную. А бабы на реку пошли, бельё стирать, и увидели в кустах большое что-то чёрное, стоит и смотрит на них. Перепугались они, бельё побросали и – домой.

А после девка одна пропала, Глашка. В поле за деревней ягоды собирала и домой не вернулась, поле-то вот оно, на ладони, куда могла девка деться? Нашли её на другой день в лесу, на том самом кладбище нехорошем. Лежит как живая, только белая вся, обескровленная тоже.

Вот тогда и решили деревенские того колдуна отрыть да кол вбить ему в грудь, а на могиле крест поставить, чтоб путь ему преградить к живым. Когда открыли гроб-то его, лежал он как живой, а лицо всё в крови свежей измазано. Сделали всё, как задумано, и утихло всё в деревне.

А после стали кресты ставить на тех могилах, чтобы не было безобразия. А всё одно – нехорошее там